Неточные совпадения
Он и за чаем, — чай был действительно необыкновенного вкуса и аромата, — он, и смакуя чай, продолжал
говорить о старине,
о прошлом города,
о губернаторах его, архиереях, прокурорах.
— В России живет два племени: люди одного — могут думать и
говорить только
о прошлом, люди другого — лишь
о будущем и, непременно, очень отдаленном. Настоящее, завтрашний день, почти никого не интересует.
—
Прошлый раз вы
говорили о русском народе совершенно иначе.
Я на
прошлой неделе заговорила было с князем — вым
о Бисмарке, потому что очень интересовалась, а сама не умела решить, и вообразите, он сел подле и начал мне рассказывать, даже очень подробно, но все с какой-то иронией и с тою именно нестерпимою для меня снисходительностью, с которою обыкновенно
говорят «великие мужи» с нами, женщинами, если те сунутся «не в свое дело»…
Когда в
прошлом философы
говорили о врожденных идеях, то, благодаря статическому характеру их мышления, они плохо выражали истину об активном духе в человеке и человеческом познании.
—
О, как вы
говорите, какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и как будто пронзите. А между тем счастие, счастие — где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив?
О, если уж вы были так добры, что допустили нас сегодня еще раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам
прошлый раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
Живо помню я старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное лицо ее было покрыто морщинами, она казалась с виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости, любви, заботы и столько
прошлых слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она читала и перечитывала нам их письма, она с таким свято-глубоким чувством
говорила о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал от удержанных слез.
Когда
говорят о недостатках и недочетах настоящего, я всегда вспоминаю это далекое
прошлое, бесправное, несправедливое и темное.
Дед не любил
говорить о своем
прошлом.
Полуянов
говорил все время
о прошлом, а Прохоров
о настоящем. Оба слушали только себя, хотя под конец Прохоров и взял перевес. Очень уж мудреные вещи творились в Заполье.
О прошлом говорит он спокойно, не без иронии, и очень гордится тем, что его когда-то на суде защищал г. Плевако.
Ветер шевелил прядь волос, свесившуюся из-под его шляпы, и тянулся мимо его уха, как протяжный звон эоловой арфы. Какие-то смутные воспоминания бродили в его памяти; минуты из далекого детства, которое воображение выхватывало из забвения
прошлого, оживали в виде веяний, прикосновений и звуков… Ему казалось, что этот ветер, смешанный с дальним звоном и обрывками песни,
говорит ему какую-то грустную старую сказку
о прошлом этой земли, или
о его собственном
прошлом, или
о его будущем, неопределенном и темном.
На этот раз молодые люди не возражали, — может быть, под влиянием живого ощущения, пережитого за несколько минут в леваде Остапа, — могильная плита так ясно
говорила о смерти
прошлого, — а быть может, под влиянием импонирующей искренности старого ветерана…
По настоянию Аглаи князь должен был рассказать тотчас же и даже в большой подробности всю историю
прошлой ночи. Она торопила его в рассказе поминутно, но сама перебивала беспрерывными вопросами, и почти всё посторонними. Между прочим, она с большим любопытством выслушала
о том, что
говорил Евгений Павлович, и несколько раз даже переспросила.
Но повторять
о том, что
говорят серьезно, было нечего: генерал, как и все постоянно хмельные люди, был очень чувствителен, и как все слишком упавшие хмельные люди, нелегко переносил воспоминания из счастливого
прошлого. Он встал и смиренно направился к дверям, так что Лизавете Прокофьевне сейчас же и жалко стало его.
—
О чем мы с тобой
говорили в
прошлый раз?
Сюда пишут, что в России перемена министерства, то есть вместо Строгонова назначается Бибиков, но дух остается тот же, система та же. В числе улучшения только налог на гербовую бумагу. Все это вы, верно, знаете,
о многом хотелось бы
поговорить, как, бывало,
прошлого года, в осенние теперешние вечера, но это невозможно на бумаге.
Его далеко выдававшийся вперед широкий подбородок
говорил о воле, прямые и тонкие бледные губы —
о холодности и хитрости, а прекрасный, гордый польский лоб с ранними, характерно ломавшимися над тонким носом морщинами —
о сильном уме и искушенном тяжелыми опытами
прошлом.
Молодой человек — старый знакомый героини, но она, боясь ревности мужа, почти не
говорит с ним и назначает ему тайное свидание, чтобы так только побеседовать с ним
о прошлом…
Так было и при первых двух письмах, да и вообще
о прошлом мы теперь избегали
говорить, как будто между нами это было условлено.
— Да и вообще ваше поведение… — продолжал жестоким тоном Шульгович. — Вот вы в
прошлом году, не успев прослужить и года, просились, например, в отпуск.
Говорили что-то такое
о болезни вашей матушки, показывали там письмо какое-то от нее. Что ж, я не смею, понимаете ли — не смею не верить своему офицеру. Раз вы
говорите — матушка, пусть будет матушка. Что ж, всяко бывает. Но знаете — все это как-то одно к одному, и, понимаете…
И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы
поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового?
О прошлом ни слова.
Оглядываясь на свое
прошлое теперь, через много лет, я ищу: какая самая яркая бытовая, чисто московская фигура среди московских редакторов газет конца
прошлого века? Редактор «Московских ведомостей» М.Н. Катков? — Вечная тема для либеральных остряков, убежденный слуга правительства. Сменивший его С.А. Петровский? —
О нем только
говорили как
о счастливом игроке на бирже.
— Вот люди! — обратился вдруг ко мне Петр Степанович. — Видите, это здесь у нас уже с
прошлого четверга. Я рад, что нынче по крайней мере вы здесь и рассудите. Сначала факт: он упрекает, что я
говорю так
о матери, но не он ли меня натолкнул на то же самое? В Петербурге, когда я был еще гимназистом, не он ли будил меня по два раза в ночь, обнимал меня и плакал, как баба, и как вы думаете, что рассказывал мне по ночам-то? Вот те же скоромные анекдоты про мою мать! От него я от первого и услыхал.
—
О, подите-ка вы! — возразила ей с досадой Аграфена Васильевна. — Боготворила его она!.. Этакого старого сморчка!.. Теперь это дело
прошлое, значит,
говорить можно, а я знаю наверное, что она любила Петрушу Углакова.
— Теперь —
о прошлом и речи нет! все забыто! Пардон — общий (
говоря это, Иван Тимофеич даже руки простер наподобие того как делывал когда-то в «Ernani» Грациани, произнося знаменитое «perdono tutti!» [прощаю всех!])! Теперь вы все равно что вновь родились — вот какой на вас теперь взгляд! А впрочем, заболтался я с вами, друзья! Прощайте, и будьте без сумненья! Коли я сказал: пардон! значит, можете смело надеяться!
Объяснения к иллюстрациям понятно рассказывали про иные страны, иных людей,
говорили о разных событиях в
прошлом и настоящем; я многого не могу понять, и это меня мучит.
— И вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки! Читали вы их, а я слышала какой-то упрекающий голос, как будто из дали глубокой, из
прошлого, некто
говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык знаешь, а — русский? Ты любишь романы читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе — роман
о мёртвом мыле! Ты всемирную историю читывала, а историю души города Окурова — знаешь?
Матвей чувствовал, что Палага стала для него ближе и дороже отца; все его маленькие мысли кружились около этого чувства, как ночные бабочки около огня. Он добросовестно старался вспомнить добрые улыбки старика, его живые рассказы
о прошлом, всё хорошее, что
говорил об отце Пушкарь, но ничто не заслоняло, не гасило любовного материнского взгляда милых глаз Палаги.
Я сдружился с Костыгой, более тридцати путин сделавшим в лямке по Волге.
О прошлом лично своем он
говорил урывками. Вообще разговоров
о себе в бурлачестве было мало — во время хода не заговоришь, а ночь спишь как убитый… Но вот нам пришлось близ Яковлевского оврага за ветром простоять двое суток. Добыли вина, попили порядочно, и две ночи Костыга мне
о былом рассказывал…
Из этого разговора Егорушка понял, что у всех его новых знакомых, несмотря на разницу лет и характеров, было одно общее, делавшее их похожими друг на друга: все они были люди с прекрасным
прошлым и с очень нехорошим настоящим;
о своем
прошлом они, все до одного,
говорили с восторгом, к настоящему же относились почти с презрением.
Доктора сказали, что у Федора душевная болезнь. Лаптев не знал, что делается на Пятницкой, а темный амбар, в котором уже не показывались ни старик, ни Федор, производил на него впечатление склепа. Когда жена
говорила ему, что ему необходимо каждый день бывать и в амбаре, и на Пятницкой, он или молчал, или же начинал с раздражением
говорить о своем детстве,
о том, что он не в силах простить отцу своего
прошлого, что Пятницкая и амбар ему ненавистны и проч.
— Что нам делать здесь, среди печальных воспоминаний
о прошлом? —
говорил Донато Эмилии после первых поцелуев.
Прошло много лет, и в конце
прошлого столетия мы опять встретились в Москве. Докучаев гостил у меня несколько дней на даче в Быкове. Ему было около восьмидесяти лет, он еще бодрился, старался петь надтреснутым голосом арии, читал монологи из пьес и опять повторил как-то за вечерним чаем слышанный мной в Тамбове рассказ
о «докучаевской трепке». Но
говорил он уже без пафоса, без цитат из пьес. Быть может, там, в Тамбове, воодушевила его комната, где погиб его друг.
Урманов объезжает дальние стойбища, собирает вокруг себя молодежь,
говорит о «славном
прошлом отцов и дедов» (поэт предполагал, что было такое
прошлое и у самоедов),
говорит им
о том, что в великой России народ уже просыпается для борьбы с рабством и угнетением…
— Уверяю вас; я
говорю вам как друг, как сестра ваша! Я
говорю вам потому, что вы мне дороги, потому что память
о прошлом для меня священна! Какая выгода была бы мне лицемерить? Нет, вам нужно до основания изменить вашу жизнь, — иначе вы заболеете, вы истощите себя, вы умрете…
Смущало и то, что Колесников, человек, видимо, с большим революционным
прошлым, не только не любил
говорить о революции, но явно избегал всякого
о ней напоминания. В то же время, по случайно оброненным словам, заметно было, что Колесников не только деятель, но и историк всех революционных движений — кажется, не было самого ничтожного факта, самого маленького имени, которые не были бы доподлинно, чуть ли не из первых рук ему известны. И раз только Колесников всех поразил.
Но не
говорили ни
о прошлом, ни
о будущем.
Одни
говорили, что виноват Колесников, уже давно начавший склоняться к большим крайностям, и партия сама предложила ему выйти; другие обвиняли партию в бездеятельности и дрязгах,
о Колесникове же
говорили как
о человеке огромной энергии, имеющем боевое
прошлое и действительно приговоренном к смертной казни за убийство Н-ского губернатора: Колесникову удалось бежать из самого здания суда, и в свое время это отчаянно-смелое бегство вызвало разговоры по всей России.
Я напряженно всматриваюсь в лицо сырой, неуклюжей старухи, ищу в ней свою Варю, но от
прошлого у ней уцелел только страх за мое здоровье да еще манера мое жалованье называть нашим жалованьем, мою шапку — нашей шапкой. Мне больно смотреть на нее, и, чтобы утешить ее хоть немного, я позволяю ей
говорить что угодно и даже молчу, когда она несправедливо судит
о людях или журит меня за то, что я не занимаюсь практикой и не издаю учебников.
Если бы я наверное знал, что ее будут читать только Соня и Гельфрейх, то и тогда я не стал бы
говорить здесь
о прошлом Надежды Николаевны: они оба знают это
прошлое хорошо.
Не
говоря о Фонвизине и Капнисте, даже второстепенные, слабые деятели на этом поприще в
прошлом столетии умели затрогивать живые общественные вопросы.
Я вспоминаю речи Ионы
о дроблении русского народа, и думы мои легко и славно тонут в словах Михайлы. Но не понимаю я, почему он
говорит тихо, без гнева, как будто вся эта тяжкая жизнь — уже
прошлое для него?
Снова, как тогда пред Антонием, захотелось мне поставить все
прошлые дни в ряд пред глазами моими и посмотреть ещё раз на пёстрые лица их.
Говорю я
о детстве своём,
о Ларионе и Савелии, — хохочет старик и кричит...
— Нет, я неправду
говорил, что не жалею
прошлого; нет, я жалею, я плачу
о той прошедшей любви, которой уж нет и не может быть больше. Кто виноват в этом? не знаю. Осталась любовь, но не та, осталось ее место, но она вся выболела, нет уж в ней силы и сочности, остались воспоминания и благодарность, но…
Теперь один старик седой,
Развалин страж полуживой,
Людьми и смертию забыт,
Сметает пыль с могильных плит,
Которых надпись
говоритО славе
прошлой — и
о том,
Как удручен своим венцом,
Такой-то царь, в такой-то год,
Вручал России свой народ.
И в
прошлом году, как в предыдущих, она громила преимущественно уездные власти,
о которых, если правду сказать, — после Гоголя и говорить-то бы не стоило…
Колоссальная фраза, выработанная в последние годы нашими публицистами и приведенная нами в конце прошедшей статьи, составляет еще не самую темную сторону современной литературы. Оттого наша первая статья имела еще характер довольно веселый. Но теперь, возобновляя свои воспоминания
о прошлом годе, чтобы выставить на вид несколько литературных мелочей, мы уже не чувствуем прежней веселости: нам приходится
говорить о фактах довольно мрачных.
Лысевич порылся в одной книжке, потом в другой и, не найдя изречения, успокоился. Стали
говорить о погоде, об опере,
о том, что скоро приедет Дузе. Анна Акимовна вспомнила, что Лысевич и, кажется, Крылин в
прошлом году обедали у нее, и теперь, когда они собрались уходить, она искренно и умоляющим голосом стала доказывать им, что так как они уже больше никуда не поедут с визитом, то должны остаться у нее пообедать. После некоторого колебания гости согласились.
О своем
прошлом эти люди мало
говорили друг с другом, вспоминали
о нем крайне редко, всегда в общих чертах и в более или менее насмешливом тоне. Пожалуй, что такое отношение к
прошлому и было умно, ибо для большинства людей память
о прошлом ослабляет энергию в настоящем и подрывает надежды на будущее.